Неточные совпадения
Белинский был самым значительным русским
критиком и единственным из русских
критиков, обладавшим
художественной восприимчивостью и эстетическим чувством.
Таковы должны быть, по нашему мнению, отношения реальной
критики к
художественным произведениям; таковы в особенности должны они быть к писателю при обозрении целой его литературной деятельности.
Читатели, конечно, поскучали бы немного; но зато мы отделались бы чрезвычайно легко, заслужили бы сочувствие эстетических
критиков и даже, — почему знать? — стяжали бы, может быть, название тонкого ценителя
художественных красот и таковых же недостатков.
Комедии Островского заслуживают другого рода
критики, потому что в них, независимо от теоретических понятий автора, есть всегда
художественные достоинства.
Может быть, по брезгливости, по малодушию, из-за боязни прослыть порнографическим писателем, наконец просто из страха, что наша кумовская
критика отожествит
художественную работу писателя с его личной жизнью и пойдет копаться в его грязном белье.
Таким образом, здесь нет дагерротипной точности, в которой некоторые
критики обвиняли Островского; но есть именно
художественное соединение однородных черт, проявляющихся в разных положениях русской жизни, но служащих выражением одной идеи.
Монологи и разговоры в современных романах немногим ниже монологов классической трагедии: «в
художественном произведении все должно быть облечено красотою» — и нам даются такие глубоко обдуманные планы действования, каких почти никогда не составляют люди в настоящей жизни; а если выводимое лицо сделает как-нибудь инстинктивный, необдуманный шаг, автор считает необходимым оправдывать его из сущности характера этого лица, а
критики остаются недовольны тем, что «действие не мотивировано» — как будто бы оно мотивируется всегда индивидуальным характером, а не обстоятельствами и общими качествами человеческого сердца.
Григорьева и его эпигонов, обвинявших
критиков революционно-демократического лагеря в недостаточном внимании к особенностям внешней и внутренней структуры
художественного произведения.].
Я говорил Гоголю после, что, слушая «Мертвые души» в первый раз, да хоть бы и не в первый, и увлекаясь красотами его
художественного создания, никакой в свете
критик, если только он способен принимать поэтические впечатления, не в состоянии будет замечать какие-нибудь недостатки; что если он хочет моих замечаний, то пусть даст мне чисто переписанную рукопись в руки, чтоб я на свободе прочел ее и, может быть, не один раз; тогда дело другое.
Говорить, ходить по сцене и писать — всем кажется таким легким, пустячным делом, что эти два, самые доступные, по-видимому, своею простотой, но поэтому и самые труднейшие, сложные и мучительные из Говорить, ходить по сцене и писать — всем кажется таким легким, пустячным делом, что эти два, самые доступные, по-видимому, своею простотой, но поэтому и самые труднейшие, сложные и мучительные из искусств — театр и
художественная литература — находят повсеместно самых суровых и придирчивых судей, самых строптивых и пренебрежительных
критиков, самых злобных и наглых хулителей.
Поставляя главной задачею литературной
критики — разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали известное
художественное произведение, мы должны заметить притом, что в приложении к повестям г. Тургенева эта задача имеет еще особенный смысл.
Критику предстоит
художественный вопрос, существенно важный для истории нашей литературы, — а он собирается толковать о забитых людях — предмете даже вовсе не эстетическом».
Но пока литература (то есть, собственно, изящная), не достигая действительно
художественного значения, имеет по крайней мере практический смысл, дозвольте же придать несколько практический характер и самой
критике.
Литературно-художественная
критика в журналах, несомненно, стояла не на высоте уровня самого творчества.
При всей грубоватости его натуры он высоко ставил искусство и
художественную литературу, и ему не могло быть по душе направление
критики, шедшее от Чернышевского.
Я был — прежде всего и сильнее всего — молодой писатель, которому особенно дороги:
художественная литература,
критика, научное движение, искусство во всех его формах и, впереди всего, театр — и свой русский, и общеевропейский.
Перевод выпущен был под измененным заглавием, придававшим всему сочинению оттенок любезной у нас — не
художественной, а общественной
критики.
Студентом в Дерпте, усердно читая все журналы, я знаком был со всем, что Дружинин написал выдающегося по литературной
критике. Он до сих пор, по-моему, не оценен еще как следует. В эти годы перед самой эпохой реформ Дружинин был самый выдающийся
критик художественной беллетристики, с определенным эстетическим credo. И все его ближайшие собраты — Тургенев, Григорович, Боткин, Анненков — держались почти такого же credo. Этого отрицать нельзя.
Но в пределах тогдашних"возможностей"все: и
художественная литература, и публицистика, и
критика, и театр, и другие области искусства — все это шло усиленным ходом.
Писемский перешел в Москву к Каткову в"Русский вестник"и вскоре уехал из Петербурга. В качестве литературного
критика он отрекомендовал мне москвича, своего приятеля Е.Н.Эдельсона, считавшегося знатоком
художественной литературы. Он перевел"Лаокоона"Лессинга и долго писал в московских журналах и газетах о беллетристике и театре.
Сам он обладал
художественной восприимчивостью и был способен к эстетическим суждениям, но он стал родоначальником того типа публистической, общественной
критики, которой суждено было сыграть огромную роль в истории интеллигентского сознания.
Как слепые долго и много перекладывали бы камушки и в конце концов не могли бы прийти ни к какому другому выводу, как тот, что все камни драгоценны, особенно же драгоценны самые гладкие, так и эстетические
критики, лишенные
художественного чувства, не могли не прийти к таким же результатам по отношению к Шекспиру.
Люди эти, немецкие эстетические
критики, большей частью совершенно лишенные эстетического чувства, не зная того простого, непосредственного
художественного впечатления, которое для чутких к искусству людей ясно выделяет это впечатление от всех других, но, веря на слово авторитету, признавшему Шекспира великим поэтом, стали восхвалять всего Шекспира подряд, особенно выделяя такие места, которые поражали их эффектами или выражали мысли, соответствующие их мировоззрениям, воображая себе, что эти-то эффекты и эти мысли и составляют сущность того, что называется искусством.
У них были, конечно, свои читатели; но вплоть до начала 70-х годов о них не только никто не кричал, но и не всякий
критик признавал за ними их настоящее творческое достоинство. Жили они вдали от журнального мира, мало знались с литературной братией, работали много, но не спешно; словом, вели существование настоящих артистов, преследующих свои
художественные идеалы. Многим было известно, что они люди обеспеченные, не нуждающиеся вовсе в срочной денежной работе.
Тургенев любил искусство не менее, чем Гончаров, и его коробила тенденциозность нашей
критики, тот загон, в котором вообще находились тогда
художественные запросы; но разговор Тургенева носил часто слишком анекдотический характер; в нем было больше ума, остроумия и очистительной
критики, направленной на людей, чем цельности чувства, проникающего крупного художника, высокой преданности своему делу.